Мне как будто снился страшный сон всё это время. Проснувшись, я увидела настоящий мир и нас, такими как есть – настоящих наc. (c)
После очень долгого перерыва вновь я здесь
Чуть ли не неделю назад хотела это сообщение сделать, да всё что-нибудь мешало - то болезнь, то суета всякая.
По каналу "Культура" в рубрике "Актуальное кино" было показано несколько современных документальных фильмов цепляющих душу и будящих в сердце каждого живого человека спящего в нём ребёнка, с изумлением и любовью взирающего на мир. Я посмотрела все, кроме самого, как предупредили, жёсткого, на него моральных сил не хватило. Представляю один из этих замечательных фильмов, хотя упоминания достойны все, - "Перекрёсток" режиссёра Анастасии Мирошниченко.
Фильм о бездомном художнике-философе, ставшем уже своеобразной достопримечательностью города Гомель в Белоруссии. Он уже 20 (!) лет живёт на улице, и при этом держится с потрясающим, вызывающим огромное уважение достоинством, хотя это ему дорогого стоит. А главное, и, наверно, именно это и помогает ему выживать, он настоящий творец, пишет талантливые картины, наполненные глубоким смыслом, в которые надо долго вглядываться, проникая в их метафизическое пространство. Живёт на средства от продажи своих работ. И вообще он очень интересный собеседник, но, что ещё важнее, от него, действительно, исходит свет, достаточно просто взглянуть на его выразительное лицо, на его грустную, понимающую и всё равно искренне радостную улыбку человека, умеющего разглядеть в этом море страдания крупицы света и радости, дающие надежду... и в то же время чистое и наивное как у ребёнка... А как он рассказывает, его невозможно слушать равнодушно - я записала его слова, но их непременно надо слушать - с такой непередаваемой щемящей интонацией он это говорит. Если бы он жил у нас в Томске, мы с Шуриком непременно бы его разыскали и подружились - ведь он так грустно говорил, что у него нет ни одного друга или близкого человека...
Четыре раза проводились выставки его работ (три в Белоруссии, одна в России), его картины находятся в собрании национального художественного музея Республики Беларусь, в частных коллекциях Англии, Франции, Германии, России, Украины, Испании и США.
Фильм "Перекрёсток" стал главной частью социального проекта, который провела съёмочная группа. К нему подключились десятки людей из Беларуси, России, Польши, Австрии, Швеции, Италии.
Выручка от продаж картин и благотворительные взносы зрителей составили сумму, которая позволит художнику купить небольшой домик на родине - в Беларуси.
Очень хотелось бы вновь услышать об этом художнике, но уже добрые новости - что он таки купил себе домик и наконец-то смог полностью отдаться любимому творчеству.
Из документального фильма “Перекрёсток” режиссёра Анастасии Мирошниченко. О себе рассказывает герой фильма, бездомный художник-философ из города Гомель в Белоруссии Валерий Ляшкевич.
“Отец умер - я уже в первый класс готовился, но не ходил. А мама умерла, когда я был на первом курсе училища художественного. Учиться помогала сестра, деньги высылала, которые мама собрала за свою жизнь и которых мне хватило на три курса. Она ей в больнице, умирая, денежки передала и сказала: ”Помогите Валере выучиться на художника”. Я закончил Братское художественное училище, отделение преподавания, рисования и черчения. Но жизнь моя так сложилась, что ни родных у меня нет, ни дома и я живу на улице уже 20 лет…”
“Я художник-символист не потому, что больше это направление люблю, а условия меня заставили работать как символиста. Я выбрал те средства изобразительного мирового искусства, которыми можно больше сказать меньшими средствами изображения и достичь большей выразительности. Свои работы я создаю такими средствами, которые не требуют большого пространства и особых условий для их изготовления: материал, который быстро сохнет или сухой, чтобы я мог в случае чего быстро в папку спрятать и уйти”.
“Анализирую, что сегодня в мире происходит, и на изобразительный язык перекладываю. И не надо мне 100 шедевров, мне надо хоть одну работу сделать, в которой я бы фиксировал историю, проблемы морали и помог хоть кому-то осознать эти проблемы. Уже не напрасно я жил, если сделал такую работу. У меня нет погони сравниться с Рафаэлем. А зачем два Рафаэля?”.
В букинистическом магазине:
“Продавцы магазина книжного сначала просили, выгоняли, возмущались, я говорил, как вы можете, ваша цель – просвещать и моя цель – просвещать, у нас же одна цель. … А сейчас, когда я им и стихи вслух на ходу сочиняю, они меня не выгоняют и знают, что я аккуратно обращаюсь с книгой, и знают моё положение бедственное…”
“Люди думают, что если я лишён семьи, друзей, дома, условий для работы, значит они лучше, достойнее меня. И не только те друзья, которые стали доцентами или академиками, стесняются меня, но и те, кто ничего не достиг, тоже сторонятся. Если временно человек упал, люди это понимают, а если видят, что это стало программой пожизненно, то им нечего делать с таким рядом. Хоть это не умно, но им кажется, что это умно”.
“Я в 1996 году приехал из Петербурга в родную деревню Чкалово, но братик меня на порог родительского дома не пустил, сказал, что это детям его принадлежит, а я сам виноват, что дома у меня нет. Я ушёл, и с этого времени я скитаюсь. Спал в подъездах на лестницах, а потом на подъездах замки поставили, пришлось идти на улицу. Когда тепло – я на улице во двориках, на скамейках, а когда холодно – на вокзале”. <У нас в Томске его бы с вокзала сразу мордовороты от полиции вымели, хотя в Сибири морозы не в пример суровее, чем в Беларуси>
Делает импровизированную выставку на открытом воздухе, прикрепляет картины к верёвочке, натянутой на кустиках газона:
- Жалко губить молодые росточки, поэтому я выбираю всё же, к чему пристегнуть…
Слегка заикающийся (возможно от волнения перед камерой) чувак с мальчонкой на плечах беседует с художником:
- А сколько стоит?
- От 20-30 тысяч до ста <белорусскими рублями> репродукция стоит. Оригинала нет – в Германии, в прошлом году купили.
- А вот эта сколько?
- Без разницы, это репродукция, здесь вы назначаете цену, не я. Кто сколько может, то и платит. У кого на сколько желания.
- Вы до-должны понимать, что все хо-хотят, чем де-дешевле.
- Ну я не возражаю, если 20 или 30 всего по себестоимости мне платят, лишь бы он тянулся к искусству.
- Н-нам нравится вот такая. Я н-не разбираюсь в-в искусстве, наверно, но мне, почему-то нравится эта.
- В художественном плане эта самая сильная <художник показывает на соседнюю картину>. Но есть, кроме художественных качеств, для чего и зачем делается картина. Когда глобальная философия затронута в картине или проблема глобальная, так она важнее.
- В-вы знаете, к-кто понимает эту философию глобальную?..
- Я соглашусь с вами, что мы покупаем то, что нам надо, то, что нам нравится.
Чувак с мальчиком разворачивается и уходит.
- Кто сколько понимает… Любить нельзя, что не понимаешь. … 57 работ выставлено, целая персональная выставка. Ну вот, экспозиция завершена, теперь я буду вправе поставить ящичек для добровольных пожертвований в поддержку деятелей искусств <ставит коробочку и, улыбаясь, отходит в сторону>.
…
- Ну как, дети, понравилась выставка?
Детям понравилась.
- Хорошо, только надо ещё понять, почему понравилась, вот тогда происходит полезное мышление.
- Мы обязательно что-нибудь у вас купим, вот придём на следующей неделе…
- Так что вы смотрите и больше думайте, почему так нарисовано. Фотоаппарат-то он лучше фотографирует, а кто-то рисует это, зачем, для чего? Поняли? Вот это самое важное.
“Нормальный человек обязан иметь семью, потомков и даже если он гений и это окрашено тем, что он картин наделал, как детей. Это его не оправдывает, что он один. Но сейчас я горюю не о том, что нет живых детей, а как трудно в таком возрасте быть изгоем. И дважды трудно, что у тебя нет ни родных, ни друзей, ни близких, которые могли бы с тобой частичку времени провести, которые могли бы вместе с тобой встать в лужу и сказать: “Не трогайте его, я с ним!”. И даже когда у меня успех, я думаю, ну кто же обрадуется ему кроме меня? Никто. И это уже полрадости, а не радость”.
Парень и девушка заинтересовались картиной с Дон Кихотом, художник показал им черно-белый оригинал и копии, рассказывая при этом, сколько над ними работал и что изменил в новой версии картины. Ребята внимательно слушали, а потом девушка предложила купить две картины за 300 тысяч белорусских рублей, “это будет для меня с избытком даже” – ответствовал наш философ и даже предлагал уменьшить цену, а когда молодая пара ушла, сказал о девушке:
- Мне понравилась: симпатичная, интеллигентная и проста в общении.
“Я не обижаюсь, что покупают не оригиналы, а репродукции моих работ, у народа ведь не всегда есть средства на оригиналы. Я Сальвадора Дали тоже не имею оригинала, но имею три хороших альбома его репродукций, анализирую, учусь, научаюсь, наслаждаюсь великим искусством и благодарю цивилизацию, что это можно – и небогатому потреблять искусство. … Вот так каждый день я, хорошо это или плохо, живой язык – прямо в душу семя сею людям. На выставке он этого не получит: придёт, подумает в силу своего разумения и унесёт в силу своего разумения, а я вот вспахиваю поле в его душе и засеваю живое семя и помогаю взрастить это семя познания. Чего не делают искусствоведы на выставках. В выставочном зале в день открытия бывает больше людей, но что толку, там общие слова, как правило, всё это выливается в помпезные речи, формальные вопросы и ответы, и люди ещё боятся время украсть, боятся показаться необразованными с такими вопросами – там масса причин, которые сковывают, и этот живой язык не проходит. А здесь, прогуливаясь, и желая картины смотреть, а вдруг зацепило – и мы разговариваем, и он получает познания в это время, ведь я привожу конкретные доводы из литературы, из истории, пословиц. Я единственный сегодня художник, столько разговаривающий со зрителями”.
Пасха. Христос Воскресе прохожему и краткая молитва перед вкушением кулича с чаем из банки, заваренным кипятком, взятым у продавца газетного киоска.
“Думаете легко на улице спать, когда знаешь, что любой может сделать с тобой всё, что угодно? Я никогда к этому не привыкну. Я всегда чего-то жду, что со мной что-нибудь случится, что-то страшное. Я чувствую, что исключительно беззащитен…”
Летом в Петербурге:
“Я сюда приезжаю и каждый раз надеюсь: заработаю, куплю себе жильё, я уже изуродованный, больной и старый, мне надо уединиться, чтобы более достойные работы сделать. В Санкт-Петербурге я прожил тринадцать с половиной лет, два раза пытался поступить в институт имени Репина при Академии художеств после художественного училища. Но оба раза провалился. После этого я в вечерних рисовальных классах платных учился и работал подсобным рабочим на заводе. Потом захотелось иметь мастерскую и я устроился в Академию художеств дворником. А мы, дворники, жили в подвалах благоустроенных, газ, вода были, электричество бесплатно. Я продолжал рисовать на Невском проспекте. А в 1994 году на родине в Гомеле областное управление культуры сделало мою выставку персональную. Тогда руководство академии меня отпустило, а когда после выставки приехал обратно, оказалось, я уволен за прогулы. И я решил вернуться на родину в Белоруссию, в Гомель”.
“На улице жить в Санкт-Петербурге сложнее, чем в Гомеле. В Гомеле я даже морально подготовлен к тому, что, если я сдохну на улице, то всё равно на родине сдохну и буду там похоронен. И произойдёт то, что должно произойти: я тут родился, я тут и сдох”.
“Перекрёсток – это место, где человек должен задуматься, выбрать направление, чтобы дальше идти. Я в центре перекрёстка и остаюсь недвижимым, они движутся, кто влево, кто вправо, кто вперёд, кто назад, а я вынужден оставаться, чтобы им сказать, они так же влияют на меня, они уносят частичку меня, я израсходуюсь на них и остаюсь на месте. Чую, меня всё меньше и меньше, работоспособности всё меньше и меньше… Ничего не делается просто так, мы за всё платим дорогой ценой…”
“Это я по годам старый, а в душе я мальчишкой себя чувствую ещё. И большинство людей так же, особенно которые делают красоту или заражают красотой. Он может быть и танцором, и художником, и фотографом, и певцом, и режиссёром, и кем угодно. Особенно это касается творцов. Мне кажется, именно их души почти не стареют”.
“Правила гигиены всё же надо соблюдать, потому что с людьми разговариваю, а если их не соблюдать, то и общение будет невозможным. Так что баня является для меня условие необходимым. Сложностей с этим много, милиционера не очень-то и обвинишь, что он не даёт сушить бельё на вокзале, так же и стирать мне не очень-то и дают в бане, поэтому я иду в душ, чтобы они не знали, закрываюсь, и там стираю. Иногда даже в туалете холодной водой приходится… А стирать мне надо часто, потому что я сплю не раздеваясь, на улице, поэтому мне надо два-три раза в неделю в баню ходить и постирать. Для меня это удовольствие довольно дорогое: надо веник, надо две мочалки, мыло, билеты дорогие, по карману это бьёт колоссально. Но я ещё не опустился до того, как те бомжи, которые по помойкам копаются, чтобы что-то съесть или что-то найти и продать”.
“Поэт может, идя за водой, сочинять стихи, я не могу делать картину, идя за водой к колодцу. Музыкант купил скрипку или поэт авторучку - и ему на годы этих средств хватит. А мне: мазочек мазнул и ещё красочку зачерпни, а потом пойди и купи эту красочку, а за что купить? В создавшемся положении я понимаю, что Бог дал мне немало, а люди – нет, я сам оплошал прилично. И это надо мной домокловым мечом будет висеть”.
“Нищета заставляет красочки экономить, каждую капельку, а не бросать на произвол времени <под дождём спешно выливая не истраченные краски обратно в тюбик и закручивая его>. Красочки завод делает сияющими от радости, чтоб мы могли сделать свои радости и проблемы в материальном виде, оставить во времени. Вот их назначение”.
“В связи с тем, что я бездомный и рисовать, и жить приходится большей частью на улице, меня достаёт всё же больше не холода, а дождь. В дождь я не могу ни картины выставить на обозрение, ни просушить одежду. Самый страшный мой враг – это дождь”.
“Вот беспокоюсь, чему моя жизнь отдана. Зачем я мучился? Ради каких достижений? А не укоряющих взглядов людей, поверхностно знающих положение моё. Чтобы судить человека, надо побывать в его роли. Даже Христос мог представить себе роль любого, и то советовал: не суди и судим не будешь”.
“Личностью человек становится только тогда, когда он своё лицо и лик не ради своего лица формирует, а ради окружающих. Вот мои условия, мой ум и мой профессионализм не позволяют мне задачи такие высокие ставить, как я поставил. Стану ли я победителем? Об этом лучше не думать, это в молодости надо обязательно победить, а сейчас, я думаю, это не столь важно. Важно быть на правильном пути и бороться. Это очень вредно, когда ждут скорого успеха и скорого результата, куда важнее даже оставшись незаметным до конца жизни делать своё дело”.
“В детстве я много кем мечтал быть, но мне повезло, и я стал художником. У меня есть несколько таких работ, про которые я могу сказать: я не упустил время, я его недаром прожил”.
Чуть ли не неделю назад хотела это сообщение сделать, да всё что-нибудь мешало - то болезнь, то суета всякая.
По каналу "Культура" в рубрике "Актуальное кино" было показано несколько современных документальных фильмов цепляющих душу и будящих в сердце каждого живого человека спящего в нём ребёнка, с изумлением и любовью взирающего на мир. Я посмотрела все, кроме самого, как предупредили, жёсткого, на него моральных сил не хватило. Представляю один из этих замечательных фильмов, хотя упоминания достойны все, - "Перекрёсток" режиссёра Анастасии Мирошниченко.
Фильм о бездомном художнике-философе, ставшем уже своеобразной достопримечательностью города Гомель в Белоруссии. Он уже 20 (!) лет живёт на улице, и при этом держится с потрясающим, вызывающим огромное уважение достоинством, хотя это ему дорогого стоит. А главное, и, наверно, именно это и помогает ему выживать, он настоящий творец, пишет талантливые картины, наполненные глубоким смыслом, в которые надо долго вглядываться, проникая в их метафизическое пространство. Живёт на средства от продажи своих работ. И вообще он очень интересный собеседник, но, что ещё важнее, от него, действительно, исходит свет, достаточно просто взглянуть на его выразительное лицо, на его грустную, понимающую и всё равно искренне радостную улыбку человека, умеющего разглядеть в этом море страдания крупицы света и радости, дающие надежду... и в то же время чистое и наивное как у ребёнка... А как он рассказывает, его невозможно слушать равнодушно - я записала его слова, но их непременно надо слушать - с такой непередаваемой щемящей интонацией он это говорит. Если бы он жил у нас в Томске, мы с Шуриком непременно бы его разыскали и подружились - ведь он так грустно говорил, что у него нет ни одного друга или близкого человека...
Четыре раза проводились выставки его работ (три в Белоруссии, одна в России), его картины находятся в собрании национального художественного музея Республики Беларусь, в частных коллекциях Англии, Франции, Германии, России, Украины, Испании и США.
Фильм "Перекрёсток" стал главной частью социального проекта, который провела съёмочная группа. К нему подключились десятки людей из Беларуси, России, Польши, Австрии, Швеции, Италии.
Выручка от продаж картин и благотворительные взносы зрителей составили сумму, которая позволит художнику купить небольшой домик на родине - в Беларуси.
Очень хотелось бы вновь услышать об этом художнике, но уже добрые новости - что он таки купил себе домик и наконец-то смог полностью отдаться любимому творчеству.
Из документального фильма “Перекрёсток” режиссёра Анастасии Мирошниченко. О себе рассказывает герой фильма, бездомный художник-философ из города Гомель в Белоруссии Валерий Ляшкевич.
“Отец умер - я уже в первый класс готовился, но не ходил. А мама умерла, когда я был на первом курсе училища художественного. Учиться помогала сестра, деньги высылала, которые мама собрала за свою жизнь и которых мне хватило на три курса. Она ей в больнице, умирая, денежки передала и сказала: ”Помогите Валере выучиться на художника”. Я закончил Братское художественное училище, отделение преподавания, рисования и черчения. Но жизнь моя так сложилась, что ни родных у меня нет, ни дома и я живу на улице уже 20 лет…”
“Я художник-символист не потому, что больше это направление люблю, а условия меня заставили работать как символиста. Я выбрал те средства изобразительного мирового искусства, которыми можно больше сказать меньшими средствами изображения и достичь большей выразительности. Свои работы я создаю такими средствами, которые не требуют большого пространства и особых условий для их изготовления: материал, который быстро сохнет или сухой, чтобы я мог в случае чего быстро в папку спрятать и уйти”.
“Анализирую, что сегодня в мире происходит, и на изобразительный язык перекладываю. И не надо мне 100 шедевров, мне надо хоть одну работу сделать, в которой я бы фиксировал историю, проблемы морали и помог хоть кому-то осознать эти проблемы. Уже не напрасно я жил, если сделал такую работу. У меня нет погони сравниться с Рафаэлем. А зачем два Рафаэля?”.
В букинистическом магазине:
“Продавцы магазина книжного сначала просили, выгоняли, возмущались, я говорил, как вы можете, ваша цель – просвещать и моя цель – просвещать, у нас же одна цель. … А сейчас, когда я им и стихи вслух на ходу сочиняю, они меня не выгоняют и знают, что я аккуратно обращаюсь с книгой, и знают моё положение бедственное…”
“Люди думают, что если я лишён семьи, друзей, дома, условий для работы, значит они лучше, достойнее меня. И не только те друзья, которые стали доцентами или академиками, стесняются меня, но и те, кто ничего не достиг, тоже сторонятся. Если временно человек упал, люди это понимают, а если видят, что это стало программой пожизненно, то им нечего делать с таким рядом. Хоть это не умно, но им кажется, что это умно”.
“Я в 1996 году приехал из Петербурга в родную деревню Чкалово, но братик меня на порог родительского дома не пустил, сказал, что это детям его принадлежит, а я сам виноват, что дома у меня нет. Я ушёл, и с этого времени я скитаюсь. Спал в подъездах на лестницах, а потом на подъездах замки поставили, пришлось идти на улицу. Когда тепло – я на улице во двориках, на скамейках, а когда холодно – на вокзале”. <У нас в Томске его бы с вокзала сразу мордовороты от полиции вымели, хотя в Сибири морозы не в пример суровее, чем в Беларуси>
Делает импровизированную выставку на открытом воздухе, прикрепляет картины к верёвочке, натянутой на кустиках газона:
- Жалко губить молодые росточки, поэтому я выбираю всё же, к чему пристегнуть…
Слегка заикающийся (возможно от волнения перед камерой) чувак с мальчонкой на плечах беседует с художником:
- А сколько стоит?
- От 20-30 тысяч до ста <белорусскими рублями> репродукция стоит. Оригинала нет – в Германии, в прошлом году купили.
- А вот эта сколько?
- Без разницы, это репродукция, здесь вы назначаете цену, не я. Кто сколько может, то и платит. У кого на сколько желания.
- Вы до-должны понимать, что все хо-хотят, чем де-дешевле.
- Ну я не возражаю, если 20 или 30 всего по себестоимости мне платят, лишь бы он тянулся к искусству.
- Н-нам нравится вот такая. Я н-не разбираюсь в-в искусстве, наверно, но мне, почему-то нравится эта.
- В художественном плане эта самая сильная <художник показывает на соседнюю картину>. Но есть, кроме художественных качеств, для чего и зачем делается картина. Когда глобальная философия затронута в картине или проблема глобальная, так она важнее.
- В-вы знаете, к-кто понимает эту философию глобальную?..
- Я соглашусь с вами, что мы покупаем то, что нам надо, то, что нам нравится.
Чувак с мальчиком разворачивается и уходит.
- Кто сколько понимает… Любить нельзя, что не понимаешь. … 57 работ выставлено, целая персональная выставка. Ну вот, экспозиция завершена, теперь я буду вправе поставить ящичек для добровольных пожертвований в поддержку деятелей искусств <ставит коробочку и, улыбаясь, отходит в сторону>.
…
- Ну как, дети, понравилась выставка?
Детям понравилась.
- Хорошо, только надо ещё понять, почему понравилась, вот тогда происходит полезное мышление.
- Мы обязательно что-нибудь у вас купим, вот придём на следующей неделе…
- Так что вы смотрите и больше думайте, почему так нарисовано. Фотоаппарат-то он лучше фотографирует, а кто-то рисует это, зачем, для чего? Поняли? Вот это самое важное.
“Нормальный человек обязан иметь семью, потомков и даже если он гений и это окрашено тем, что он картин наделал, как детей. Это его не оправдывает, что он один. Но сейчас я горюю не о том, что нет живых детей, а как трудно в таком возрасте быть изгоем. И дважды трудно, что у тебя нет ни родных, ни друзей, ни близких, которые могли бы с тобой частичку времени провести, которые могли бы вместе с тобой встать в лужу и сказать: “Не трогайте его, я с ним!”. И даже когда у меня успех, я думаю, ну кто же обрадуется ему кроме меня? Никто. И это уже полрадости, а не радость”.
Парень и девушка заинтересовались картиной с Дон Кихотом, художник показал им черно-белый оригинал и копии, рассказывая при этом, сколько над ними работал и что изменил в новой версии картины. Ребята внимательно слушали, а потом девушка предложила купить две картины за 300 тысяч белорусских рублей, “это будет для меня с избытком даже” – ответствовал наш философ и даже предлагал уменьшить цену, а когда молодая пара ушла, сказал о девушке:
- Мне понравилась: симпатичная, интеллигентная и проста в общении.
“Я не обижаюсь, что покупают не оригиналы, а репродукции моих работ, у народа ведь не всегда есть средства на оригиналы. Я Сальвадора Дали тоже не имею оригинала, но имею три хороших альбома его репродукций, анализирую, учусь, научаюсь, наслаждаюсь великим искусством и благодарю цивилизацию, что это можно – и небогатому потреблять искусство. … Вот так каждый день я, хорошо это или плохо, живой язык – прямо в душу семя сею людям. На выставке он этого не получит: придёт, подумает в силу своего разумения и унесёт в силу своего разумения, а я вот вспахиваю поле в его душе и засеваю живое семя и помогаю взрастить это семя познания. Чего не делают искусствоведы на выставках. В выставочном зале в день открытия бывает больше людей, но что толку, там общие слова, как правило, всё это выливается в помпезные речи, формальные вопросы и ответы, и люди ещё боятся время украсть, боятся показаться необразованными с такими вопросами – там масса причин, которые сковывают, и этот живой язык не проходит. А здесь, прогуливаясь, и желая картины смотреть, а вдруг зацепило – и мы разговариваем, и он получает познания в это время, ведь я привожу конкретные доводы из литературы, из истории, пословиц. Я единственный сегодня художник, столько разговаривающий со зрителями”.
Пасха. Христос Воскресе прохожему и краткая молитва перед вкушением кулича с чаем из банки, заваренным кипятком, взятым у продавца газетного киоска.
“Думаете легко на улице спать, когда знаешь, что любой может сделать с тобой всё, что угодно? Я никогда к этому не привыкну. Я всегда чего-то жду, что со мной что-нибудь случится, что-то страшное. Я чувствую, что исключительно беззащитен…”
Летом в Петербурге:
“Я сюда приезжаю и каждый раз надеюсь: заработаю, куплю себе жильё, я уже изуродованный, больной и старый, мне надо уединиться, чтобы более достойные работы сделать. В Санкт-Петербурге я прожил тринадцать с половиной лет, два раза пытался поступить в институт имени Репина при Академии художеств после художественного училища. Но оба раза провалился. После этого я в вечерних рисовальных классах платных учился и работал подсобным рабочим на заводе. Потом захотелось иметь мастерскую и я устроился в Академию художеств дворником. А мы, дворники, жили в подвалах благоустроенных, газ, вода были, электричество бесплатно. Я продолжал рисовать на Невском проспекте. А в 1994 году на родине в Гомеле областное управление культуры сделало мою выставку персональную. Тогда руководство академии меня отпустило, а когда после выставки приехал обратно, оказалось, я уволен за прогулы. И я решил вернуться на родину в Белоруссию, в Гомель”.
“На улице жить в Санкт-Петербурге сложнее, чем в Гомеле. В Гомеле я даже морально подготовлен к тому, что, если я сдохну на улице, то всё равно на родине сдохну и буду там похоронен. И произойдёт то, что должно произойти: я тут родился, я тут и сдох”.
“Перекрёсток – это место, где человек должен задуматься, выбрать направление, чтобы дальше идти. Я в центре перекрёстка и остаюсь недвижимым, они движутся, кто влево, кто вправо, кто вперёд, кто назад, а я вынужден оставаться, чтобы им сказать, они так же влияют на меня, они уносят частичку меня, я израсходуюсь на них и остаюсь на месте. Чую, меня всё меньше и меньше, работоспособности всё меньше и меньше… Ничего не делается просто так, мы за всё платим дорогой ценой…”
“Это я по годам старый, а в душе я мальчишкой себя чувствую ещё. И большинство людей так же, особенно которые делают красоту или заражают красотой. Он может быть и танцором, и художником, и фотографом, и певцом, и режиссёром, и кем угодно. Особенно это касается творцов. Мне кажется, именно их души почти не стареют”.
“Правила гигиены всё же надо соблюдать, потому что с людьми разговариваю, а если их не соблюдать, то и общение будет невозможным. Так что баня является для меня условие необходимым. Сложностей с этим много, милиционера не очень-то и обвинишь, что он не даёт сушить бельё на вокзале, так же и стирать мне не очень-то и дают в бане, поэтому я иду в душ, чтобы они не знали, закрываюсь, и там стираю. Иногда даже в туалете холодной водой приходится… А стирать мне надо часто, потому что я сплю не раздеваясь, на улице, поэтому мне надо два-три раза в неделю в баню ходить и постирать. Для меня это удовольствие довольно дорогое: надо веник, надо две мочалки, мыло, билеты дорогие, по карману это бьёт колоссально. Но я ещё не опустился до того, как те бомжи, которые по помойкам копаются, чтобы что-то съесть или что-то найти и продать”.
“Поэт может, идя за водой, сочинять стихи, я не могу делать картину, идя за водой к колодцу. Музыкант купил скрипку или поэт авторучку - и ему на годы этих средств хватит. А мне: мазочек мазнул и ещё красочку зачерпни, а потом пойди и купи эту красочку, а за что купить? В создавшемся положении я понимаю, что Бог дал мне немало, а люди – нет, я сам оплошал прилично. И это надо мной домокловым мечом будет висеть”.
“Нищета заставляет красочки экономить, каждую капельку, а не бросать на произвол времени <под дождём спешно выливая не истраченные краски обратно в тюбик и закручивая его>. Красочки завод делает сияющими от радости, чтоб мы могли сделать свои радости и проблемы в материальном виде, оставить во времени. Вот их назначение”.
“В связи с тем, что я бездомный и рисовать, и жить приходится большей частью на улице, меня достаёт всё же больше не холода, а дождь. В дождь я не могу ни картины выставить на обозрение, ни просушить одежду. Самый страшный мой враг – это дождь”.
“Вот беспокоюсь, чему моя жизнь отдана. Зачем я мучился? Ради каких достижений? А не укоряющих взглядов людей, поверхностно знающих положение моё. Чтобы судить человека, надо побывать в его роли. Даже Христос мог представить себе роль любого, и то советовал: не суди и судим не будешь”.
“Личностью человек становится только тогда, когда он своё лицо и лик не ради своего лица формирует, а ради окружающих. Вот мои условия, мой ум и мой профессионализм не позволяют мне задачи такие высокие ставить, как я поставил. Стану ли я победителем? Об этом лучше не думать, это в молодости надо обязательно победить, а сейчас, я думаю, это не столь важно. Важно быть на правильном пути и бороться. Это очень вредно, когда ждут скорого успеха и скорого результата, куда важнее даже оставшись незаметным до конца жизни делать своё дело”.
“В детстве я много кем мечтал быть, но мне повезло, и я стал художником. У меня есть несколько таких работ, про которые я могу сказать: я не упустил время, я его недаром прожил”.
Яйца же (предполагается, что не оплодотворённые) только в виде яичницы или омлета (но, поскольку готовить я терпеть не могу, даже без этого обхожусь
(( Кстати, Кэлен я ещё недолюбливаю за то, что она долгое время не верила в искренность Кары, когда та перешла на их сторону (и где же твоя интуиция, всё прозревающая Исповедница?), и более того, она, опять-таки верша свою одиозную справедливость, чуть было не приговорила Кару к смертной казни.
