Много чего хотелось бы занести в дневник, но пока руки дойдут - все впечатления уже обдумаешь со всех сторон и писать не интересно. Вот был недавно по "Культуре" новый х/ф "Зеркала" - о жизни Марины Цветаевой, я, придя с работы, включила где-то на середине и поначалу смотрела лишь мельком, а потом, устроившись вместе с Шу за столом пить чай, поневоле прониклась повествованием (несмотря на то, что не слишком-то люблю, когда в основном показывают внешнюю, бытовую и личную жизнь таких великих людей, особенно столь утончённых как поэтов, ведь они как раз большей своей частью живут именно НЕ ЗДЕСЬ, а в ином, духовном мире). Сначала мы молча пили чай и смотрели, а потом, когда действие фильма подошло к возвращению Марины на родину и всё происходящее было медленным и безысходным падением в пропасть, кусок уже не лез в горло и чай остывал недопитый. После был ещё док.фильм именно о последних её годах, и снова, зная наперёд, о чём скажут, я не могла оторваться и слушала в каком-то странном оцепенении. При всей зловещей мрачности происходящих событий, поражает фантастическое жизнелюбие, мощь жизни, любви и творчества, бурлившая в Марине (хочется называть её просто по имени - не фамильярно, а от горячей симпатии). Даже на фотографиях чувствуется эта могучая творческая сила, исходившая от неё... До чего же было нужно довести ТАКОГО человека, чтобы она была вынуждена свести счёты с жизнью! (Я так вообще удивляюсь, как долго она ещё держалась в таких невыносимых особенно для поэта условиях).
В своё время, пробуя читать её стихи, я как-то не прониклась. И не в последнюю очередь из-за отпугнувшей меня необузданной страстности во всём этой необъятной натуры. В обоих фильмах прозвучало мало её стихов, но то, что я услышала, во мне отозвалось и захотелось вновь читать стихи - после очень долгого перерыва...
Коленями - на жесткий подоконник,
И в форточку - раскрытый, рыбий рот!
Вздохнуть... вздохнуть...
Так тянет кислород,
Из серого мешка, еще живой покойник,
И сердце в нем стучит: пора, пора!
И небо давит землю грузным сводом,
И ночь белесоватая сера,
Как серая подушка с кислородом...
Но я не умираю. Я еще
Упорствую. Я думаю. И снова
Над жизнию моею горячо
Колдует требовательное слово.
И, высунувши в форточку лицо,
Я вверх гляжу - на звездное убранство,
На рыжее вокруг луны кольцо -
И говорю - так, никому, в пространство:
- Как в бане испаренья грязных тел,
Над миром испаренья темных мыслей,
Гниющих тайн, непоправимых дел
Такой проклятой духотой нависли,
Что, даже настежь распахнув окно,
Дышать душе отчаявшейся - нечем!..
Не странно ли? Мы все болезни лечим:
Саркому, и склероз, и старость... Но
На свете нет еще таких лечебниц,
Где лечатся от стрептококков зла...
Вот так бы, на коленях, поползла
По выбоинам мостовой, по щебню
Глухих дорог. - Куда? Бог весть, куда! -
В какой-нибудь дремучий скит забытый,
Чтобы молить прощенья и защиты -
И выплакать, и вымолить... Когда б
Я знала, где они, - заступники, Зосимы,
И не угас ли свет неугасимый?..
Светает. В сумраке оголены
И так задумчивы дома. И скупо
Над крышами поблескивает купол
И крест Неопалимой Купины...
А где-нибудь на западе, в Париже,
В Турине, Гамбурге - не все ль равно? -
Вот так же высунувшись в душное окно,
Дыша такой же ядовитой жижей
И силясь из последних сил вздохнуть, -
Стоит, и думает, и плачет кто-нибудь -
Не белый, и не красный, и не черный,
Не гражданин, а просто человек,
Как я, быть может, слишком непроворно
И грустно доживающий свой век.